Разговор о жизни и смерти

Священник Александр Иванов — клирик Покровской церкви села Воскресенки. Он одновременно является практикующим врачом, ученым кардиологом и несет священное служение. Мы имеем уникальную возможность поговорить о жизни и смерти с человеком, который эти проблемы изучил с разных сторон, и с медицинской, и с житейской, и с духовной.

После окончания средней школы и фельдшерского отделения медицинского училища я одновременно работая фельдшером на Скорой помощи, обучался в медицинском институте. После окончания института — ординатура, аспирантура, две диссертации и масса предложений. К тому времени (1993 г.) в Москве организовался Свято-Тихоновский Богословский институт. И параллельно с написанием докторской диссертации по специальности «Кардиология» в 1997 г. я окончил богословско-пастырский факультет Свято-Тихоновского института.

Учась в медицинском институте, вы, очевидно, не раз сталкивались с атеистической системой образования. Видимо, в вашем сознании, в сознании глубоко верующего, религиозного человека, был колоссальный разрыв между вашими взглядами и тем, что вам преподавали.

Это действительно так, потому что атеистическое сознание преследовало меня — и не только меня! — на протяжении всей моей жизни. Основная ее часть протекала в атеистическом окружении, и я это очень четко и, можно сказать, болезненно ощущал на себе. Приходишь в школу, и первый вопрос: «Почему Иванов без галстука?». Почему Иванов потом не был в комсомоле, в партии? Естественно, передо мной были закрыты административные должности, была закрыта и возможность написания диссертаций. Только потому, что в конце 80-х наступила так называемая перестроечная эпоха, и, естественно, благодаря моим желаниям и стремлениям для меня стало возможно и заведовать кардио-реанимационным отделением, и писать научные работы.

У вас удивительная семья. Ваша мать была монахиней. Один из братьев — игумен. И ваш сын продолжает родословную, он — священник.

Мне говорят: «Почему у тебя дети хорошие? Как ты их воспитывал?» На этот вопрос я отвечаю: «По-моему, они самые обычные, но если, по-вашему мнению, они хорошие, то я их не воспитывал». И, правда, когда мне их было воспитывать? Сплошные дежурства, уроки, учеба бесконечная. Мне их было воспитывать некогда. Я окончил Богословский институт, а продолжалась диссертационная работа. Но при любой возможности я их постоянно водил в храм. Постоянно! И Господь Сам воспитывал. Поэтому не знаю как, но все-таки личный пример родителей тоже много для детей значит.

Мы иногда собираемся –нас четыре брата осталось. Один игумен, другой архитектор, декан архитектурного факультета, Заслуженный деятель науки, один просто провизор, в аптеке работает, но у него четверо детей, ему не до наук было. Мама — Мария Николаевна, в постриге Мартиньяна. Как нас воспитывали? Я не знаю! Отец — фронтовик, всю войну прошел, был ранен. Восемь человек детей у них было. Отец хороший был, я от него никогда не слышал, чтобы он матом ругался — казалось бы, войну прошел, должен хоть разочек как-нибудь выругаться бы! Но я никогда не слышал. Я никогда не видел, чтобы он был пьяный.

А мама была домохозяйка. Она было портной, обшивала весь наш двор, у нее была машинка зингеровская. И в то время иконы у нас были всегда открыты, лампадочка всегда горела, хоть мы жили в коммунальной квартире, в бараках. Жили бедно, тесно, но, тем не менее, какая-то радость была. Комната 20-метровая на десять человек. Тот брат, который игумен, с другим братом (они — двойня) на полу спали. Вечерние молитвы мы всегда читали — понятно, раньше не было молитвослова, раньше же все от руки писалось. По очереди читали, кому папа скажет. Отец мой дисциплину соблюдал: все становились на молитву. И все старались читать, потому что за чтением время проходило незаметно, а стоять долго не хотелось. Но стояли все. В воскресенье, помню, отец кого-то брал с собой в храм. Но он не всех брал, а так, троих-четверых — обязательно. А поспать-то хотелось! Зима, темно, да угреешься… Отец говорит: «Та-ак, кто со мной в храм поедет?.. Так, Санек поедет, Олешок, наверное, поедет…» Опять засыпаешь и думаешь: ну, отец забудет. Ничего подобного, не забывал! А те, кто остаются, все равно утренние молитвы читали. Акафист читался, главу читали из Апостола и Евангелия — вот это был такой минимальный набор. А потом ждали, когда приедет папа. Какой-то обед воскресный, был праздничный — чего-то так мамка делала. А потом шли в футбол играть и кто куда.

А мама, когда мы уже стали взрослые совсем, когда отец умер, постриг приняла, а мы и знать не знали. Я слышал, она что-то говорила, какое-то правило выполняла. Она изменилась в духовно-качественном плане, но, как и прежде, была для нас матерью, а никакой не монахиней. Она так же готовила, хлопотала по хозяйству. Носила какой-то апостольничек, а больше ничего. А все монашеское было у нее в определенном месте. Когда она умерла, мы открываем, а там и клобук и мантия! Живя в семье, она провела в монашестве лет 20. Мы уже все женились, уходили, а она осталась с братом жить (который стал игуменом), а этот брат тоже оканчивал медицинский институт, правда, фармацевтический факультет, потом — семинарию и академию. А когда она стала совсем-совсем уже больна и стала нуждаться в постороннем уходе, перешла ко мне, и доживала уже в моей семье. Жил с ней в одной комнатке. И она даже сыновей к себе не подпускала — вот Сашка — и все. И дочь моя Машулька. А за ночь приходилось вставать раза два. У меня «цех» был: ее перестилаешь, и все тут, и стирка, и сушка — все. Когда придут гости, я ее одену получше, платочек повяжу и уж потом ее показываю. Ее перестилаешь, ворчишь, а она так на меня смотрит — говорила уже плохо: «Сашка, терпи, что ты надо мной шутишь!». Она умерла на 84 году жизни.

Какой вы счастливый! Удивительно: самые тяжелые моменты, когда ухаживаешь за больным или за маленьким ребенком и вообще не спишь, потом вспоминаешь как самое большое счастье.

Да. Действительно. Вот сейчас кто-то начинает ныть: вот мать совсем плохая, ухаживать тяжело. Я говорю: знаете что, вы же не работаете, торопиться вам некуда, ну и чего же за родителями не поухаживать. Никакой тут сложности нет. Мне-то надо было докторскую делать, надо было статьи писать, на научных обществах выступать. Мне надо было работать, а я ночи не спал. Она заворочается — значит надо ее перестилать. Укроешь ее потеплее, так потрясешь за плечо, она что-то заулыбается — и тут же заснет. А я-то думаю, еще полтора часа лежу без сна. Только заснешь, смотрю, опять зашевелилась. Ну, в общем, слава Богу за все. Быстро все это проходит, а время скоротечно. Я ее мог сдать и в интернат, мог ее положить к себе в больницу и куда-то еще под благовидным предлогом, как сейчас любят говорить, под присмотр врачей. Это все отговорка. Самое главное для любого человека — умереть дома.

Мы все говорим о том, что плоть немощна, что ее нужно укрощать и что вообще все телесное второстепенно. Но все врачи знают, как прекрасно тело человека, как оно удивительно точно создано Господом: в организме человека нет пустот, все так плотно и красиво пригнано! Тогда получается, что к организму своему нужно относиться бережно как к дару.

Это православная позиция. Да, тело человека действительно создано до того божественно и красиво, что из него ничего не убавить, ни прибавить. Если мы прибавим, то будут либо рудименты, либо атавизмы какие-то. И убавить нельзя, иначе мы вычленим какую-то систему, без которой вся конструкция рушится.

Одни считают, что болезнь — это наказание. Другие считают, что болезнь — это урок, из которого надо сделать выводы. Третьи считают, что болезнь — это путь избавления от греха, искупление. А вы как врач, который столько лет посвятил исцелению людей, как на это смотрите?

Если рассуждать с точки зрения священника, то, действительно, начиная с Ветхого Завета, болезнь считалась следствием греха. И в Новом Завете мы прекрасно помним чудо исцеления слепорожденного, когда ученики задают Спасителю закономерный вопрос: кто виноват, что он родится слепым — он или его родители? В этом вопросе ясно прослеживается та самая парадигма ветхозаветная, то есть любая болезнь — это следствие греха. И в то же время удивителен ответ Спасителя: эта болезнь слепорождения проявилась не как следствие греха, но чтобы на этом человеке явилась Слава Божия.

Если подходить к этой проблеме с позиции медицины, особенно медицину прошлых десятилетий, когда она была чисто материалистической, то, конечно, ни о какой связи болезни с грехом речи не могло быть. Но если рассматривать медицину с позиций Православия, лучше сказать, с позиции религиозной, то я думаю что можно утверждать, что болезнь все-таки в какой-то степени есть следствие греха, а грех есть ни что иное как вражда против Бога, нарушение основных заповедей Христовых, основных нравственных направлений, к которым должен стремиться человек. Потеря этих нравственных ориентиров неизбежно влечет к тем или иным телесным недугам, чисто физическим заболеваниям.

Поэтому с позиций современного врача, и одновременно священнослужителя, объединив эти две позиции, можно с уверенностью сказать, что болезнь все-таки есть следствие греха, и примеров можно привести великое множество. И в то же время болезнь есть явление, нами до конца не познанное, и вообще здесь мы так или иначе столкнемся с понятием о промысле Божием, о котором человеку судить достаточно трудно.

Конечно, не полезно рассуждать о промысле Божием, но полезно рассуждать о том, как воспринимать болезнь, как человеку относиться к своему недугу, как правильно нести свои страдания.

Допустим, человек уже в достаточно зрелом возрасте, уже достигший совершеннолетия, глубокого осознания всего того, что происходит в жизни, он каждое явление, в том числе и болезнь, должен оценивать с позиции духовной.

Значит, мы должны с благодарностью относиться к тому, что Господь посылает нам болезни как вразумление и как возможность исправиться, искупить свой грех. Но тогда что же, вовсе не надо лечиться?

Действительно, если большинство заболеваний есть следствие греховных наклонностей, то как будто бы необходимо отказаться от врачебной помощи. К примеру, Николай Васильевич Гоголь отказался от лечения, будучи глубоко религиозным человеком. И, кстати говоря, отказавшись от лечения, он преждевременно и ушел из жизни. Однако же эта позиция Православной Церковью отвергается.

То или иное конкретное специфическое лечение тоже требует от человека огромных затрат — как физических, так и душевных, я уж не говорю о финансовой стороне в наше время. Ни о каких противопоказаниях к лечению не может быть и речи, потому что сам лечебный процесс тоже зачастую во мно- гих отношениях крайне болезнен. Потому лечить любое заболевание по благословению нашей Церкви не только нужно, а просто-напросто необходимо.

Вы приходите человеку на помощь, чтобы исцелить его недуг телесный, а возможно даже и духовный — в совокупности.

Конечно, если брать чисто медицинский аспект, то религиозный врач или, как я, врач и священник одновременно, при встрече с пациентом старается не только вникнуть в его болезненное физическое состояние, но и в его духовный статус. При воздействии как на тело, так и на душу, я не ошибусь, если скажу, что процент диагностики и эффективного лечения и выздоровления намного выше — об этом говорит практика, об этом же говорят многие ученые и психологи.

А как на это смотрят ваши неверующие коллеги?

Сейчас неверующих коллег практически нет. То окружение, в котором я работаю, а это научная группа, включая руководителя нашей группы, разделяет эту позицию. Руководитель группы — академик, она глубоко верующий, православный человек, который стал православным, может быть, не так уж давно.

Многие врачи говорят, что человек, которого любят или который сам любит или просто настроен позитивно, легче переносит заболевание, быстрее поддается лечению и легче излечивается.

Да. Об этом говорят многие факты — как и врачебной практики дореволюционной эпохи, так и современной медицины. Мы прекрасно знаем, когда известный врач-терапевт, профессор Боткин (отец того профессора Боткина, который был расстрелян вместе с царской семьей), обладая огромнейшим авторитетом, давал пациенту просто обычную воду. Пациент, беря из его рук мензурку с обычной водой, намного лучше себя чувствовал и даже были случаи выздоровления — только от общения с врачом и приема так называемого плацебо. Плацебо — это та самая вода, про которую пациент думал, что это лекарство.

Значит, принимая обычную аскорбинку и желая выздороветь, можно вылечиться быстрее тех, кто принимает дорогие лекарства, но не имеет воли к выздоровлению?

Действительно, на тех, кто принимает очень простые лекарства из рук врача, которому они доверяют, который для них является авторитетом, эти простые лекарственные формы, достаточно дешевые, могут оказать намного лучший терапевтический эффект, чем дорогостоящие, но от врача, который не обладает такой лечебной связью с пациентом, равнодушного, циничного — такие отношения порой заканчиваются отсутствием лечебного эффекта, даже несмотря на современность и, возможно, высокую эффективность лекарственного препарата.

Но где же взять такое количество врачей, которым бы люди доверяли? У нас к медицине как-то очень негативно сейчас народ настроен.

Мы здесь сталкиваемся с так называемым человеческим фактором, который включает в себя морально-нравственные качества, когда человек обладает не только высоким профессионализмом, но и определенным контактом с пациентом. Таких врачей, конечно, нужно воспитывать — и не только в медицинских школах, как средних, так и высших, но и как показывает опыт, с пеленок! А еще должна быть домашняя воскресная школа, — как показывает практика (я беру только наше, православное направление), это будет тем базисом, на котором будут выстраиваться и все наши профессиональные качества.

Вы как врач и как священник сталкивались с проблемой смерти, вы не раз видели этот загадочный момент ухода. Некоторые относятся к этому как к страшной трагедии. Так или иначе, это грандиозное событие, к которому люди относятся со страхом и трепетом.

Мне приходилось заведовать кардиореанимационным отделением в больнице, по смертности эти отделения занимают первое место среди других отделений. Конечно же, я видел великое множество смертей, так называемых «переходов». И все-таки могу констатировать: если человек религиозный, у него этот переход осуществляется менее болезненно. Но болезненность обязательно присутствует практически во всех случаях. Я не встречал святых людей, по-видимому, когда они с радостью, с улыбкой на лице рождались в новую жизнь. Любое рождение в грандиозно новое все-таки сопровождается определенной болезненностью.

Говорят, что человек за несколько мгновений до смерти видит что-то важное, в глазах умирающего это ясно читается.

Да, это наблюдалось и мною. Буквально в какие-то последние мгновения жизни у человека вдруг открываются глаза, появляется какая-то совершенно необъяснимая, не бывшая до того на лице мимика — может быть, даже восторг, какое-то даже чрезмерное удивление… Мы, люди православного самосознания, по-видимому, можем заключить, что человек уходящий — или рождающийся, как мы сказали, в новую жизнь — видит что-то такое необыкновенное, чего он доселе никогда не видел. И это необыкновенное отражается на его до того уже уставшем, изможденном, можно сказать смертном лице, когда уже практически и мимики-то никакой нет, у него нет сил на какое-то выражение лица — и тем не менее тот восторг как-то концентрирует последние остатки земных жизненных сил, которые выражаются вот в том самом удивительном мимическом выражении человека, рождающегося в новую жизнь.

На эту тему можно говорить только с людьми религиозного сознания.

Как помочь человеку, который не может смириться с внезапной кончиной близкого?

Митрополит Антоний Сурожский в своих беседах касается этого вопроса. Он рекомендует просто говорить людям верующим все как есть: что действительно заболевание у вас серьезное, возможен такой-то исход, то есть нужно готовиться к рождению в новую жизнь… Но! Не просто сказал, как это делают, скажем, за рубежом: там говорят диагноз как есть (правильно это или неправильно — это другой вопрос), но самое главное то, что они сказали и ушли от этого пациента, они оставляют его наедине с самим собой. Вот это страшна вещь. Митрополит Антоний рекомендует сказать правду, но не убегать при этом, надо все равно сидеть у пациента умирающего, надо держать его за руку, надо быть непосредственно при нем все время, чтобы он чувствовал: да, он болен неисцельно, но рядом — близкий человек. Здесь мой ближайший родственник, и другой подошел, и они вместе со мной делят мою участь, страдают вместе со мной, сопереживают.

По моему мнению, тут нужно знать каждого конкретного человека. Если у него серьезное заболевание, ну, скажем, онкологическое неоперабельное состояние, и дело будет разрешаться в ближайшие месяцы — как быть-то?

Нужно говорить, чтобы он был готов, тогда в нем будет совершаться та самая работа важнейшая, которую человек только сам может совершить.

Вот вы стоите на позициях митрополита Антония. Человека надо готовить, готовить, прежде всего, к тем напутственным таинствам, к которым он должен прийти сознательно. Пока еще в сознании, он должен исповедаться. Возможно, необходимо провести первую генеральную исповедь!

Но, может быть, человек и не обладает таким сознанием. И учитывая то, что у него еще есть какая-то перспектива, может быть, не надо его так сразу посвящать его в самую болезнь и ее исход.

Рассказывали, как одна монахиня утешала онкологических больных: «Счастливые люди, вам дано время покаяться!». Так, может, если есть такой диагноз, и не надо идти на тяжелые травмирующие, калечащие, операции? Значит, Господь определил уже твой срок.

Знаете, у вас позиция гоголевская. Монахиня, с одной стороны, права, а с другой стороны, это удел не каждого. Скажи мне, что у меня рак — и вот так смириться и дойти жизнь со смирением до конца! Это крайне трудно. Ведь человек хватается за соломинку.

У меня таких случаев много было. Но все эти так называемые «смелые» люди не по разуму ревнительны… Есть такое понятие: ревность не по разуму: «Я буду мученицей». Та матушка была чистой жизни. А у многих жизнь была исковеркана, в том числе и в духовном плане.

Но ведь каждому дано умереть. Почему же мы на смерть постоянно закрываем глаза?

Не надо на нее закрывать глаза. «Помни час смертный и вовек не согрешишь». Современное мышление людей настроено на жизнь. Но мне кажется, в православной среде, в семьях нужно говорить на эту тему.

Вот не будем мы говорить о смерти, будем говорить о продолжающейся жизни, и, тем не менее, смерть все равно наступает. И люди оказываются в каком-то непонятном состоянии: а что делать то дальше? Что делать в чисто практическом плане?

От смерти до похорон проходит три-четыре дня. Какой алгоритм дальнейших действий? Куда идти, что делать? Люди не готовы к самым простым действиям, которые сопутствуют этому событию, а оно само по себе — часть нашей жизни.

Это все темы, которые мы, к сожалению, мало осмысливаем. Мы получаем для осмысления болезнь, смерть близких, грядущую свою, но мало об этом думаем.

Мы сейчас, во многом благодаря телевидению, не сопереживаем чужой беде, а наблюдаем чужие катастрофы, забывая о своих.

У каждого в жизни бывают испытания — но не синхронно: у кого-то сейчас, у кого-то были, а у кого-то впереди.

Конечно, мы думаем: это где-то там, со мной это никогда не случится. Но когда это с нами случается, а мы к тому готовы — то это один момент, а когда мы к этому совершенно не готовы, вот тут катастрофа — и психологическая, и на всех уровнях нашей социальной жизни, потому что мы совершенно не думали об этом. Человеку, как правило, не свойственно думать об этом переходе. Хотя тот, кто думает, тот живет не только осторожно, но и как-то более правильно. И даже более радостно! Потому что, в конце концов, волос человека не падает без воли Божией.

Вы занимаетесь лечебными диетами, в частности, ишемической болезни сердца, которая является наиболее распространенной причиной смертности. С этим связаны и темы вашей кандидатской и докторской диссертаций?

Предметом моей практической деятельности является кардиология, и диссертации связаны с этой проблемой. Первая диссертация — это особенности лечения кардиологических больных, страдающих не только ишемической болезнью сердца, осложненной застойной сердечной недостаточностью выраженных степеней. А докторская диссертация была посвящена применению различных антиатерогенных (или противосклеротических) диет у больных, страдающих ишемической болезнью сердца — с оценкой параметров центральной гемодинамики, с массой современных лабораторных биохимических исследований.

Как известно, любая история болезни начинается с назначения режима, диеты, а потом уже перечень медикаментозных препаратов. Что такое режим — это понятно, все мы должны быть в правильном режиме. Правильный режим труда, отдыха крайне трудно соблюсти в наше время. Режим сна, бодрствования, какие-то утренние гимнастики — это образ жизни. Его соблюсти в настоящее время практически невозможно, но стремиться к этому надо, из рамок невозможности все-таки надо находить какие-то рациональные выходы, чтобы держать себя в соответствующей физической форме.

Что касается диет, то вопрос это очень сложный. Сейчас очень много книг пишется о диетах, о том, какова разница между лечебной диетой и постом. В институте питания разработано множество диет, включая и постные. Так или иначе, вся диетология направлена на то, чтобы человек не был дефицитен по тем или иным микроэлементам или биохимическому составу, но и чтобы не было излишеств — как в сторону гиперкалорийности суточного рациона, так и других показателей.

Как надлежит относиться к надвигающейся старости, если молодежь на стариков смотрит как на уже пустое место, — хотя старики бывают и умные, и остроумные, и веселые, и жизнелюбивые, ну бывают и всякие… Но стареющим людям в этой жизни остается все меньше и меньше места.

К старости нужно относиться, во-первых, спокойно. С другой стороны, максимально долго поддерживать как свою физическую, так — и духовную форму. То есть относиться к ней как к объективной реальности, как к неизбежности. Но, тем не менее, старость можно отдалить, ведь есть понятие возраста биологического и возраста хронологического — они, как правило, не совпадают. И этот биологический возраст нужно сохранить, отдаляя естественную старость. И отдаляя ее, нужно этот промежуток времени использовать на пользу окружающим людям, своей семье. И на пользу своей душе, естественно.

Но, отдаляя собственную старость, не становимся ли мы непослушливыми? Не утрачиваем ли смирение, впадаем в гордыню, противореча Божию замыслу?

Мы должны просто жить, сохраняя при этом православное понимание бытия, не отдаляя и не приближая старость, и не думая даже об этом. Оно само собой пойдет в нужном направлении. Главное — стараться быть полезным, так, чтобы тому окружению, с которым нам выпало счастье общаться, было с нами нормально существовать.

Так или иначе, мы живем во времени, а значит должны смиряться с тем, что нас рано или поздно будет ожидать.

Апостолы уже в свое время ожидали второго пришествия — вот-вот. И каждое поколение думало примерно так же! Но прошло две тысячи лет. А как хорошо, что они прошли! Почему? Потому что мы родились! А раз мы родились, значит, мы имеем возможность жить здесь, в ограде Православной Церкви, иметь радость и утешение, и самое главное, надежду жизни вечной, где нет места болезни печали и воздыханию.. Но самое главное — мы уже имеем возможность получить вечность. Как хорошо, что Господь продлил жизнь на земле, несмотря на те катаклизмы, которые сопутствуют всей человеческой истории. Но, тем не менее, я думаю: как хорошо!